Художественный руководитель и режиссер-постановщик театра «Птица» Светлана Шанская этим путем, в общем-то, и идёт. За сценарную основу нового спектакля «Беги, дитя, не сетуй!» (названием стала первая строка известного стихотворения Арсения Тарковского «Эвридика») она взяла два с половиной года детдомовской жизни своей матери. Зрителю прямо сообщается, что это был за детдом – в маленьком городке Свияжск в соседнем с нами Татарстане. Из какой деревни привезены были 12-летняя Варя и её 8-летний брат Шурка – из Протопоповки, что неподалеку от Свияжска. Все персонажи имеют реальных прототипов – слепая баба Марфа (Бабака), сестра Галя, деревенские друзья и «сокамерники» по детдому. Спектакль многолюден – в нем участвует 15 студийцев из «средней» группы и две актрисы из старшей.


В своей строгой документальности «Птица» оказывается на острие театральной моды. «Театр.doc» - этот жанр сегодня во всем мире рождается буквально «из любого сора», из интернет-форумов, газетных статей, политических скандалов. Настоящий театр тем и жив, что способен «переварить» и вернуть зрителю преображенной любую злобу дня.


Свияжский эпизод биографии матери может быть интересен дочери Светлане по каким угодно понятным человеческим мотивам – на самом деле, не так уж часто мы хорошо знаем, как сложились жизни наших родителей. «Мы ленивы и нелюбопытны», - сказал поэт не только в отношении истории своей страны, но и по отношению к самым близким людям.


К своему стыду должна сознаться, что года рождения и смерти своих деда и бабки я уже никогда не смогу назвать. Но вот дочь-режиссер, берясь инсценировать «документальную повесть» о матери, конечно, уже думает не о частном. Сцена – это такое «увеличительное стекло», через которое художник покажет нам Нечто Важное, непреходящее.


Сюжет пьесы незамысловат – осиротевших после гибели на фронте отца и смерти (в деревне) матери Варю и Сашу увозят в детдом. Варя неоднократно сбегает оттуда, наконец, махнув на нее рукой, её оттуда забирают. Детдом и деревенская изба, где всегда на одном и том же месте сидит слепая Бабака, – это два противостоящих, но и взаимопроникающих мира (о сценографии будет сказано ниже). Там и там голодно, но «три раза кормят!» - очень сильный аргумент для взрослых, чтобы «во спасение живота» отдать детей на казенный кошт. Однако эта якобы спасительная кормежка обставлена такой «гулаговской» этикой и эстетикой, что для свободолюбивой Вари даже вопрос не встает – что выбрать? Под угрозой физической расправы она не изменяет своему «вектору свободы».


Особую, «голографическую», я бы сказала, объемность спектаклю придает экран, который в сценах «прошлого» играет роль белого задника. Но несколько раз экран вводит прямо в театральное пространство героиню нынешнюю, выросшую и постаревшую, но всё такую же гордую. Эту ведущую, как мне показалось, интонацию личности своей матери Светлана Шанская уловила очень точно и тонко – голова всегда гордо приподнята, такую невзгодами не сломить. Есть в этих «экранных прорывах» и другие потрясающие находки – вот две пожилые женщины прямо под «взглядом» камеры неожиданно узнают друг в друге деревенских девчонок-подруг; вот совсем уже старая и, по-видимому, больная женщина отчетливо рассказывает о садистской жестокости старшего воспитателя Тамары Михайловны (в спектакле – Тамара Ивановна, актриса Анастасия Евдокимовская) с вечной указкой в руках, державшей в страхе всю детдомовскую общину.


Надо отдать должное Шанской-сценаристу: ни одной «проходной» реплики, сюжетного «узелка» во всем действии. Даже паузы работают на рождение нового знания о происходящем – «Сегодня я завожу ходики», - говорит Ира Клезович (Ксения Исупова), девочка с командирским голосом. Значит, даже это нехитрое бытовое дело в детдоме стало предметом ранжирования, это «занятие», которого надо добиться или заслужить. Замечательны «говорящие» сцены в пустом, разрушенном храме (экран в это время становится «задником» - дает нам увидеть реальное пространство реальной, все еще опустошенной церкви) – «На нас кто-то смотрит!»; и «гостевание» «блатных» городских мальчишек (Вовка и Митяй – Миша Князев и Саша Печников), принесших кулек малины детдомовской «артистке», потрясшей их детские сердца песней о юном барабанщике.


«Большая» история сквозит в беспечных на первый взгляд диалогах малолетних персонажей – маму чуть не посадили «за колоски», а другая мама сидит, причем тюрьма тут же, в том же городе, в кельях бывшего монастыря; из колхоза не уехать без паспорта, а работать тут – умереть с голоду; вон в том доме в подполье сидит дезертир, семья его тайком кормит; Бабака (Анна Пигузова), по всей видимости, из раскулаченных – семейная легенда о бывшем некогда у неё достатке вызывает, с одной стороны, зависть у полуголодных детдомовцев, а с другой – насмешку у «поколения некст» времен 30-х годов.


Два персонажа в «детдомовской» части спектакля хочется отметить особо – это «нянька» Асьма (Азалия Шарипова) и ленинградец Илья (Георгий Григоркевич). На них держится «ось добра». Калека (после бомбежки при эвакуации из осажденного Ленинграда, где погибла его мать, прикрыв его от осколков своим телом) Илья интуитивно «работает» «психотерапевтом», чтобы помочь новичкам привыкнуть к новой для них обстановке. Он же и главный рассказчик, что немаловажно в дотелевизионную эпоху. Асьма, сама выросшая в этом детдоме, каким-то чудом не очерствела и стала главной «союзницей» Вари. Неожиданная смерть Ильи за кулисами (не было лошади отвезти мальчика в больницу – директор куда-то на ней ускакал по своим делам) стала «последней каплей» - Варя опять бежит с пособничества Асьмы.


Третий пласт «ткани» спектакля (если первым считать фабулу, а вторым видеоэкран) – это потрясающие «вставки» с хоровой мелодекламацией стихов Юнны Мориц – «Богачка Колбасьянова», «Картошечка», «Птах». Это вполне самостоятельные драматургические «единицы», они завершены внутри себя, но в то же время придают необычайную динамику действию, я бы сказала, «служат украшением», если бы цель у них была лишь декоративная. Но и они по «гамбургскому счету» искусства создают многовалентные связи детей-сирот с мифологией современного им общества, с психологией детства, каким бы тяжелым оно ни выдалось. Невозможно удержаться от спазма в горле, когда так же хором дети «читают» чеховское письмо Ваньки Жукова.


Сценография спектакля лаконична. Это вообще «родовая» черта современной драмы, она обходится без фанерных «избушек» и лубочных «дубрав». Каждый элемент ёмок и не равен самому себе. Стулья в эпизодах «детдома» обвязаны бечевкой. Мешочек с лакомством спускается из тюремного окошка как с небес. А другого театрального реквизита, пожалуй, и не вспомнить. Его почти нет. Настоящий парашют в финале (уж не знаю, где его удалось достать Шанской!) – это не просто кусок шелка, это овеществленная мечта о свободном парении, безоблачном счастье.


Почему я считаю актуальной поднятую спектаклем «Беги, дитя, не сетуй!» тему, понять нетрудно – целая серия скандалов и разоблачений, прокатившаяся по Ижевску в связи с прискорбным инцидентом во втором интернате. «Механизм» образования сиротства в нынешнем российском обществе, конечно, сильно видоизменился по сравнению с военной порой, но результаты его всё те же – духовная заброшенность детей, озлобление и ожесточенность их при, казалось бы, «достаточном материальном обеспечении». Своим спектаклем Светлана Шанская, грубо говоря, «ткнула нас носом» в болезненную и вечную проблему – чужого горя, как и чужих детей, не бывает. Исполнив строку бюджета по ассигнованиям «на нужды воспитанников», ни власть, ни общество не хотят, по большому счету, знать, чем живут и дышат эти невинные «жертвы режима». И тогда случается «взрыв».


Светлана Шанская после спектакля в разговоре со мной согласилась, что эту вещь надо показывать в детских домах и школах-интернатах. И сказала, что такие планы имеются. Но еще больше, мне кажется, в этом зрелище нуждаются рядовые обыватели, просто горожане – в порядке «глубокой чистки» душ. А то заскорузли.