фото«Левиафан, которого Ты сотворил» (Библия, Псал. 103: 26). «Он в день седьмой был Мною сотворен, - / Сказал Господь, - / Все жизни отправленья / В нем / дивно согласованы: / Лишен / Сознанья – он весь пищеваренье (…) / Чтоб в этих недрах, / медленных и злобных, / Любовь и мысль таинственно воззвать, / Я сотворю им власть друг друга пожирать» (М. Волошин, «Путями Каина»). В 1845 году под редакцией Некрасова с вступлением Белинского вышел сборник очерков «Физиология Петербурга». Авторы сборника изобразили скрытую работу городского организма. Герой самого впечатляющего (судя по резкости отрицательных отзывов официозной «Пчелы») очерка, написанного Некрасовым, попадает в «тайную внутренность» темного городского тела, полную скользкого шума и кислой вони. Продолжением двух сборников «Физиологии Петербурга» должен был стать другой «физиологический» альманах, тоже специализирующийся на общественно-полезной проблематике, с вступлением того же Белинского, но под новым названием - «Левиафан». В несостоявшемся альманахе должен был участвовать Достоевский. Он действительно написал на физиологическую тему петербургскую повесть, только физиология в повести переплелась с фантасмагорией. В «Крокодиле» Достоевского рассказывается о прогрессивном русском чиновнике по имени Иван, мечтавшем приобщиться к европейским ценностям и, к его большому удовольствию, проглоченном на Невском проспекте иностранным крокодилом (владельцем крокодильника был немец). Петербургская газета гуманитарного, западного направления так описывает случившееся в иностранном Пассаже необычное происшествие. Будто бы хулиган необыкновенной толщины безо всякого предуведомления залез в пасть крокодила, привезенного из Германии. Уверенный в своей недосягаемости и глумящийся хохотом над угрозами послать за полицией, отечественный варвар водворился в заграничном чреве, как у себя дома. Таким образом, подытоживает гневные обличения русская газета с прогрессивной направленностью, на фоне европейских обычаев отчетливо проступает наше хамство и отсталость. Крокодил немецкого подданства, проглотивший Ивана, вызывает ассоциации с символом русской государственности и власти – с Петропавловской крепостью-тюрьмой и с «немецкой» столицей России в целом. Но в то же время из русских сказок известно, что Иван-дурак всегда выходит победителем из любых переделок, хотя и ведет себя по-дурацки: непременно лезет в пасть нечистой силе. Он играет роль национального героя: идет на героическую жертву, имеющую шанс закончится смертельным исходом. Удмуртским аналогом русского Иванушки-дурака можно назвать Вахрюшу. От этого русского прозвища произошла распространенная удмуртская фамилия Вахрушев, которая в массовом сознании создает образ удмурта в целом. Уменьшительно-ласкательное Вахрюша, что значит нерасторопный, неповоротливый человек, простофиля (Кондратьева Т. Н. Метаморфозы собственного имени. Казань, 1983. С. 35), происходит от простонародного имени Вахрамей, а то, в свою очередь, от библейского Варфоломей (Бартоломеос). Варфоломей – один из двенадцати апостолов Христа. Возвещал Евангелие на Востоке (в Индии, Армении, Месопотамии). В апокрифическом Евангелии от этого апостола Варфоломей вел беседу с дьяволом об аде, падших ангелах, грехопадении и сошествии Спасителя во ад. В христианской иконографии Варфоломей изображался с ножом и книгой, а также с содранной с него кожей в собственных руках (фреска Микеланджело «Страшный суд»). Двойственность образа Варфоломея (каждого человека и даже апостола по жизненной дороге сопровождает Бог и Сатана) отражена в петербургских повестях. В повести В.П. Титова «Уединенный домик на Васильевском» (1829) Варфоломеем звали беса. В контексте мифологических аллюзий в петербургской повести Достоевского «Двойник» начинает «играть» смыслами и фамилия губернского секретаря Вахрамеева, героя из Вятской губернии, тоже связанного с «бесовщиной», живущего на квартире у «ведьмы» и влюбленного в нее. Гроб с телом Варфоломея на протяжении нескольких веков путешествовал с места на места на Востоке, пока не был брошен персами в море, но чудесным образом пристал на Западе к европейскому острову (апостол похоронен в Италии). В Ижевске именем апостола условно назван (архитектором С. А. Макаровым) намывной остров в заводском пруду на месте затопленных при основании Ижевска промысловых угодий охотничьей деревни удмуртов (старое устье реки Иж в этом месте расположено в двух километрах от современного устья - у противоположного берега пруда, что очевидно на карте дна пруда). В честь присоединения Удмуртии к Русскому государству на острове Вахрушев предполагают построить небоскреб в виде автомата, целящегося в небо и в своих двойственных аллюзиях имеющего параллели с Петропавловской крепостью-тюрьмой, с заключенным в ее сырые недра «приютом убогого чухонца». Идея островного здания-автомата «подарена» Ижевску русским немцем Германом Грефом, впечатленным казарменным шармом большого российского города-полигона. У Достоевского чиновник, заключенный в крокодиловы недра, получает пророческий дар и, подобно Чернышевскому, написавшему в Петропавловской крепости знаменитую книгу «Что делать?», он намерен писать там «Записки из крокодила». Как и другой герой Федора Михайловича - получивший духовный подъем в недрах Петербурга автор «Записок из подполья». В «Мастере и Маргарите» Булгакова в сходном положении оказывается Иван Бездомный, попавший в сети иностранного консультанта и там прозревший. Распространенный мифологический сюжет попадания героя во чрево водного чудовища и последующего возвращения на этот свет символизирует смерть и чудесное воскресение. В Библии рассказывается об Ионе, проглоченном неким водным чудовищем, но вышедшем из его потрохов просветленным. Поэтому и Достоевский пишет: «Из крокодила выйдет теперь правда и свет». Библейский Левиафан (связанный с Сатаной), которого для чего-то сотворил Бог, истолковывается в богословии как крокодил и бегемот. Слово «бегемот» возводят к гипотетичному древнеегипетскому «морской бык» или к древнееврейскому «кот». Отсюда черный булгаковский кот Бегемот (голый, с одним галстуком-бабочкой на шее, но при этом элегантный, как и его полураздетый ижевский двойник в мятом иностранном цилиндре). Причем иностранный консультант с западной фамилией Воланд подобен немецкому крокодилу Достоевского, а продолжатель данной традиции добро-злой крокодил Чуковского в первых иллюстрациях его стихов (художник Ремизов) тоже носит элегантный европейский цилиндр. Положение Левиафана в Библии несет на себе странную двойственность, которую мы видим и у булгаковского Воланда. Он создан для зла, но приносит добро: заставляет героев романа поверить в Бога. То же можно сказать и о библейском крокодиле Левиафане, несущем смерть, но в некоторых ситуациях приводящем к Богу. Ибо ужаленный Змеем может прозреть: «И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и ужаленный, взглянув на него, останется жив» (Числа, 8: 21). Двойственность в себе несет и Ижевск, выросший на производстве орудий убийства. Двойственна наградная форма ижевских оружейников, соединяющая европейские и азиатские черты (английский цилиндр и длиннополый кафтан). Двойственна и концепция Ижевского Крокодила, так как в русской культуре образ Крокодила зародился в двойственном Петербурге. Двойственность отразилась в памятниках полуголому Ижевскому Крокодилу (появившемуся в голом виде в омуте Карлутки) и приодевшимся (по мере продвижения от Карлутки к центру) Ижевским Оружейникам. Двойственные памятники предназначены для центральной улицы города и связанны между собой общим сюжетом. Чтобы избежать бросающегося в глаза грубого сходства кафтанщиков с извозчиками, скульптор этих двух памятников Павел Медведев по просьбам зрителей «подстриг» ижевцам торчащие во все стороны «тропические» космы и «крокодильи» бороды лопатой: буйная растительность видна на всех фотографиях кафтанщиков. Скульптор сделал оружейникам интеллигентные чеховские бороды и усы и придал им царственную осанку. Сидящий на тронного вида стуле кафтанщик в перчатках отныне напоминает петербургский памятник императору Александру III, сидящему на коне. А вот стоящий в барской позе, в чеховском пенсне, со стеком горделивый кафтанщик отсылает нас к памятникам императорам Павлу I в Павловске и Петру I в Кронштадте, Петергофе, Выборге, Таганроге, стоящим с офицерскими стеками в правой руке: стеки раньше являлись принадлежностью офицерской формы. Белый офицерский стек – длинный, тонкий и легкий хлыст из камыша, стального прута или китового уса, оплетенный ремешками с кожаной петлей на конце, рукояткой из металла или слоновой кости – виден на фотографии кафтанщика Матвея Русских. Он единственный из всех ижевских кафтанщиков одевался как барин: носил пенсне, белые перчатки, щегольский стек, вместо сапог – ботинки, а вместо загибающейся кверху «крокодильей» бороды сделал себе короткую бородку. Эстетствующий вид этого сноба-мастерового и был взят за основу при работе над одной из «царственных» фигур оружейников императорского завода. Так стоит ли учить Ижевского Крокодила игре на скрипке? Будет ли он счастлив, примерив на себя петербургские матрицы? Судите сами.