Александр Васильевич Цвилев, 1935 г.р.
Спасительная корова
Начало войны мне запомнилось тем, как через наш поселок (жили мы тогда в Орловской области) осенью 41 года отстyпали наши войска. Шла измyченная пехота, редко конные повозки, полуторка с ранеными. Немцы вошли в поселок как-то незаметно: сначала проскочили мотоциклисты, потом прошла автоколонна с танкетками. После наехала немецкая администрация и люди в старой русской армейской форме. Появился староста (русский) и полицаи из русских и украинцев. Сразу ликвидировали колхоз и закрыли школу. Землю поделили между крестьянскими дворами, обязали ее обрабатывать, а собранный урожай целиком сдавать в фонд «великой Германии». Работали лопатами, мотыгами. Кроме того, каждый двор три раза в неделю должен был отработать в хозяйстве старосты. Партизаны появлялись обычно ночью. Помню, мы с братом дважды провожали их к реке и показывали брод, за что получали хлеб и сало. Одежда на нас была самотканая, из обуви - только лапти. Все время хотелось есть. И так в течение двух лет оккупации. К осени 43 года стала слышна канонада, приближался фронт. Дня за три до прихода Красной Армии каким-то образом мы узнали, что немцы, отступая, будут жечь дома, а людей расстреливать либо угонять дальше на запад. Весь поселок, дворов тридцать, за одну ночь тайком ушел за несколько километров в лес. В овраге отрыли окопы и землянки и стали ждать наших. Немцы, видимо, заметив какое-то движение, дали в наш сторону залп из шестиствольного миномета. Ранило трех женщин, а мы с братом уцелели чудом. Нас спасла корова. Она лежала, а мы за ней играли в карты. И все осколки от мины она приняла на себя, мы же отделались испугом. Под утро кто-то из стариков наведался в поселок и встретил там нашу разведгруппу. Немцев уже не было. Утром, на восходе солнца, 21 сентября 43 года мы вышли из леса и увидели цепь автоматчиков в мокрых плащпалатках и в погонах. Приняв их за немцев, мы бросились бежать назад. Ведь мы не знали, что в Красной Армии были введены погоны.
Муллаян Вафиович Фатихов, 1935 г.р.
Умная лошадь
Когда началась война, мне шел седьмой год. Мы жили тогда в Татарии, в деревне Ташалга Муслимовского района. Отец ушел на фронт в августе 41 года. Осталось нас у матери трое – сестра, старшая среди нас, я и родившийся в 40-м году брат. От отца пришло одно-единственное письмо примерно через месяц после отправки – «еду между Казанью и Москвой на фронт, потом напишу». Мать начала искать его, писала куда-то. Пришел ответ – мол, без вести пропал… Так я остался за мужика в доме. На мне была вся домашняя скотина – корова, овечки, коза. Я лошадей очень любил. Кучером был у бригадирши. Один раз случай вышел: телега осью зацепилась за изгородь, и я по инерции улетел вперед, прямо под задник копыта лошади. Лошадь умная оказалась. Отделался ушибами. Помню, как собирали навоз по дворам. Весной боронили (я управлял лошадью), сено возил на волокуше, снопы на уборке. На прополку выходили не только целыми классами, но еще каждому двору давали задание прополоть картофельное или свекольное поле. А ночью надо было еще свою скотину выпасти. Ели лепешки, приготовленные из прошлогодней мороженой картошки. Ели все: лебеду, ботву от свеклы и моркови. Хорошо, хоть молоко было. Мать говорила, что с уходом отца в доме оставалось не более 10 кг муки. О том, как были заняты взрослые, говорит тот факт, что нам, детям, приходилось своего годовалого брата (мать его тогда еще кормила грудью) возить к ней прямо в поле, где женщины оставались ночевать. Я ничего не получал за работу в колхозе. Мать, помнится, говорила, что ей записывали какие-то мои трудодни. Немножко давали зерном. Помню такую ручную мельницу, на которой мы из зерна делали крупу. Это спасало. Да еще я лапти научился плести и возил их продавать в райцентр. И сами, конечно, все в лаптях ходили. Никаких документов в деревне от тех лет, конечно, не осталось, так что все мои труды с детских лет никуда не вошли. И «Ветерана труда» даже не дали.
Владимир Евгеньевич Афанасьев
Усердие
Когда мы ясным, холодным утром отступали по Московскому шоссе (дело было в октябре 41 года), на придорожной поляне жгли «скирду», сооруженную из товаров магазина «Военторг». Обмотанная отрезами бостона, шерстяных тканей, она не желала гореть. Пожилой красноармеец плескал на нее керосином. Подошла женщина с мальчиком моих лет. Он обут в летние сандалии на босу ногу. На обочине дороги лежит снег. Женщина попросила кусочек ткани, чтобы обмотать ступни сыну. Мужик сначала словами отгонял ее, потом ткнул штыком, примкнутым к винтовке. Она заплакала и вместе с ребенком побрела дальше. Служаке было приказано сжечь ВСЁ и не допустить мародерства.
Немецкий порядок
Наша родственница работала медсестрой в госпитале. Когда неожиданно немецкие танки прорвались на западную окраину Калинина, началась экстренная эвакуация раненых. С последними ранеными она выехала за пределы города. У нее был сын-подросток. Ключа от квартиры у него не было. Видимо, он пытался проникнуть домой через окно, его увидел немецкий патруль. Рядом с мальчиком находился мужчина, его застрелили сразу, а подростка заставили искать свидетелей, кто мог бы подтвердить, что он тут живет. Он плакал, умолял, чтобы хоть кто-нибудь хотя бы в окно выглянул, замолвил за него словечко. Дом был небольшой, квартир на 6-8. Никто не отозвался. Мальчика расстреляли во дворе его же дома, возле помойки. Так начинался оккупационный порядок.