Красавица и чудовище

Фрагменты рукописи книги И. Кобзева «Деревенский Петербург (Ижевск – град Петров: о сходстве несходного)». Начало в №37 от 09.09.04 г.

   И город мой железно-серый,

   Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,

   С какой-то непонятной верой

   Она, как царство, приняла.

А. Блок

Был удмуртам завод ненавистен…

Ты врагом был заклятым –

Чудовищем, жутко смотревшим…

К. Герд

   Петербургский художник Александр Бенуа, иллюстрировавший пушкинского "Медного Всадника", говорил, что для женственной России западный Петербург – это жестокий солдафон, разгоняющий ее сладкую дрему, но "надолго еще останется загадкой, почему (…) его холодный, страшный взор все же притягивает к себе, почему в этом взоре чувствуется великое, прекрасное и даже любви божество". Впрочем, даже символом женственной Москвы является «замужний» герб (Георгий Победоносец - предшественник Медного Всадника).

   "Великий вопрос, на который нет ответа, чего же на самом деле хочет женщина", Зигмунд Фрейд с позиций человека западной культуры решал на обширном русском материале. Россия, которая «вечно невестится и не чувствует себя мужем» (Н. Бердяев), Русь-тройка, которая куда-то мчится и не дает ответа (Гоголь), стала для основателя психоанализа его проекцией на бессознательную "архиженщину", нечувствительную к противоречиям, амбивалентную в любви-смерти. Эта направленная против личности, неподчиненная жесткой логике и дисциплине западного человека чувственная амбивалентность есть "наследие душевной жизни первобытного человека", сохранившаяся "у русских лучше и в более доступном сознанию виде, чем у других народов" (З. Фрейд).

   Основополагающий русский миф повествует о призвании из-за моря варягов. Государственная власть западных князей воспринимается как культурное начало, организующее женскую амбивалентность на(род)ной жизни, подчиненную стихийной матери-при(род)е. Мужской, рациональный, властный элемент в России почти всегда был пришлым: варяги, петровские иноземцы, марксизм и капитализм. В самой же России очень сильна языческая религия Матери-Земли, слившаяся в православии с обликом Мировой Души Софии, а также Богородицы-Заступницы.

   Петербург же центробежно устремлен на Запад, к смерти и созданию своего Я. Морской ветер несет Петербург "вдаль, на чудесный Запад (…) в страну призраков, "святых могил", неосуществленной мечты о свободной человечности. Тоска целых материков – Евразии по Океану скопилась здесь, истекая узким каналом Невы в туманный, фантастический Балт". "Аскетизм отречения Петербург простер – до отречения от всех святых: народа, России, Бога. Он не знал предела жертвы". Петербург "вобрал в себя все мужское, все разумно-сознательное, все гордое и насильственное (…) Вне его осталась Русь, Москва, древняя, многострадальная земля, жена, мать (…) Когда слезы выплаканы, она послала ему проклятие" (Г. Федотов). Москва, как символ при(род)ной женственности России, ее влечения к Западу, к "чужому и чуждому мужу" (Н. Бердяев), может пониматься, как брошенная эгоцентричным Петербургом женщина: "Над городом, отвергнутым Петром / Перекатился колокольный гром. / Гремучий опрокинулся прибой / Над женщиной, отвергнутой тобой" (М. Цветаева).

   Андрей Белый создает целый мир Петербурга, в центре которого - Медный Всадник, а в окружении – Россия. У Блока в Петербурге – его тоже символизирует Медный Всадник – отражается огромная материковая Россия и даже Вселенная – ее образом является Вечная Дева. Для Блока пафос России – пафос бесконечности. Душа России раскрывается в дороге и ветре, в стихии космического простора, в котором звездится снег. Блок рисует приморскую окраину Петербурга: поэт жил возле моста, ведущего к несохранившемуся до сего времени островному Сальному буяну – в значительной мере, архитектурному аналогу ижевского Арсенала. Арсенал расположен на широкой, почти безлюдной зимой, "материковой" площади и, засыпанный сугробами, напоминает блоковский остров, только у Арсенала нет опрокинутых "в твердь (…) снежных мачт".

   Из дикой дали в город Петра пришла такая же двойственная, как и он, Снежная Дева, "ночная дочь иных времен".  Снежная Дева не только дочь иных времен, но и стран далеких: "Все снится ей родной Египет / Сквозь тусклый северный туман". Ее образ неясен. Наверно это Вечная Женственность, Душа Мира, Премудрость Божия София православных мистиков. Она спасает мир красотой и в то же время может быть захвачена Змеем, отсюда двойственность ее образа. Прекрасная Дама сама нуждается в спасении. В этом царстве Снежной Девы есть рыцарь: Медный Всадник, страж непостижимого города. Но догонит ли "звонко-скачущий конь" Змея в Ижевске – городе ожившей рептилии, городе, не осененном именем святого Петра? "На помощь, Медный Всадник, скорей, скорей!" (З. Гиппиус).

   Между железно-автоматным Ижевском и женственно-податливой Удмуртией можно проследить некоторые противополагающие друг друга культурологические параллели, характерные для отношений между "искусственным", рациональным и жестким Петербургом – с одной        стороны и чуждой (чуждой ли?) женственной и при(род)ной Россией – с другой.

   В художественной литературе противоречивая двойственность странных отношений между Ижевском и Удмуртией в контексте "любовь-ненависть" почти не просматривалась, поскольку сказочный сюжет "красавица и чудовище" трактовался здесь очень узко: с точки зрения отношений между "русским" и "туземным", "пролетарским" и "мелкобуржуазным". У Кузебая Герда любовь-ненависть лесной Удмуртии к бездушному роботу Ижевску показана откровеннее всего. У Герда Ижевск - это властное механическое чудовище, схватившее деревенскую Удмуртию своими железными щупальцами. И в этом смысле Ижевск тоже город двойного бытия: «Речку Иж перекрыли: / Теперь не шуми, не звени… / А потом на весь край / Потихоньку надели оковы, / Распугали зверей / И леса порубили они. / Был построен могучий завод (…) / Чтоб оружье ковать, / Воевать / И людей убивать (…) / Сквозь тела вечных чащ, деревень и полей, / Как сорняк / Вездесущий, / Колючий, / Коварный, / Могучий, / Протянули везде они / Щупальца жадных корней. / Присосались – / И тянут (…) /  Затиранили и ослепили удмурта (…) / Потому испокон / Был удмуртам завод ненавистен. / Не любили тебя и боялись, / Бежали в леса, / Чтоб не слышать, / Как воздух тревожишь неистовым свистом, /  Чтоб не видеть тебя, / Закрывали руками глаза… / Ты врагом был заклятым –  / Чудовищем, жутко смотревшим, / Пробуждающим ненависть / И нагоняющим страх… / Но теперь(…) / Мы веселой толпою / В широкие входим ворота, торопясь и толкаясь (…) /  И варим, / Буравим, /  Дырявим / И гнем, / Тяжеленной кувалдой / Старье, не жалея, курочим (…) / О, завод, / Ты наш добрый и строгий родитель».

   Гердовский мотив "любви-ненависти" к Ижевску есть и в книге Федора Пшеничного "Рапорт потомкам", вышедшей в московском издательстве "Молодая гвардия" в 1931 году. Книга Пшеничного состоит из исторических сведений об Ижевске, стихов, производственных репортажей, бытовых зарисовок об "ижгрязи" и даже курьезных газетных и уличных объявлений: "Пропала корова", "Галоши просьба сдавать швейцару", "Граждане!!! Вытирайте ноги". В авангарде с пролетариатом, пишет Пшеничный потомкам, заводской Ижевск победоносно шагает в светлое будущее и ведет за собой отсталых удмуртов. Много рассказывает Федор Пшеничный грядущему поколению и о "любви-ненависти" к Ижевску, которую испытывали "аборигены страны – удмурты (вотяки)", они от Ожзавода "уходили в леса".

   « – Нэнэ ("мама" – ласкательное – К.И.), я слышал: город там, большой тот город, красоты невиданной, быдзым ("большой" – К.И.).

   - Вордэм пие ("сыночек мой родимый" – К.И.), быдзым тот кар ("город" – К.И.), но не иди туда (…), удмуртлэн ("удмуртов") он не любит.

   - Нэнэ, скажи, читал я в книгах: там Ожзавод ("военный завод")…

   - О, Ожзавод – со йыр быдтон инты ("место, где можно сломать голову", в ссылке сказано: «Таким удмурты считали, а многие и теперь считают Ижевский завод". – И.К.)».

    Судя по фамилии (или псевдониму?), Федор Пшеничный – украинец. Пшеничный пишет:

   "Москва – "сердце России". Киев – "синку Днiпров", пуп "вiльнi земли Украинi". У Ижевска – столицы Вотобласти – нет идолопоклонников. Удмурты Ижевск не любят. Для удмурта Ижевск – "место, где можно сломать голову". И не случайно, что северная часть города, населенная удмуртами, называется Колтомой. По-удмуртски, "Колтома" – "невод" (…) согнал нас, как рыбу, в невод, - ни вперед, ни назад. Ижевск – это Ижевский завод. Завод – это все".

   О вражде-дружбе окрестного населения к Ижевску говорится даже в официальном рапорте Ижстальзавода съезду партии: «Крупнейший завод, который когда-то пугал крестьянское сознание, особенно удмуртов, что нашло выражение в народном художественном творчестве (песни),  теперь является для деревенской молодежи, в том числе удмуртской, притягательным центром».