Подведем итоги

Представим, что не было никогда братьев Стругацких, не было никогда Петра Фляйшмана, который еще в 1989-м году экранизировал «Трудно быть богом». А был только режиссер Алексей Герман, который снимал «Трудно быть богом» десять лет и воспринимал эту работу как главную и итоговую в своей жизни. Герман до премьеры не дожил. Нам повезло больше: сжав зубы, мы эту премьеру пережили.

Как известно, в искусстве каждый видит себя. Поэтому нельзя судить автора и выносить ему вердикты. Но можно быть зрителем и задаваться вопросами - зачем снят этот фильм и кому он адресован? Представим, что был только Герман. Честно ли так смотреть на фильм? С одной стороны, конечно, нет. Потому что любое произведение встроено в историю, в культуру. По-другому не бывает. Чем больше этих связей, тем более подготовленным должен быть зритель. Например, в романе Стругацких есть придворный дон Рэба, а в ранних редакциях дон Рэбия — это намек на Берию. Кто об этом сейчас знает, кроме Википедии? Подобных связей в каждом произведении множество. Это все с одной стороны. С другой стороны, кино, как и любое, наверное, искусство - это умение убрать лишнее, выделить главное. Это умение сформулировать собственные мысли, чувства и переживания. И оценивая с этой позиции, все же справедливо рассматривать «Трудно быть богом» как отдельное произведение, а не просто как экранизацию романа.

Что хотел сказать нам Алексей Герман в главной картине своей жизни? На Ленте.ру по этому поводу опубликована статья философа, филолога, историка, теоретика искусства и культуры в одном лице Михаила Ямпольского. Человеку с такой бородой, как у него, хочется доверять. Вот что он пишет: «Трудно быть богом» — логичное завершение творческого пути режиссера, который все время пытался понять, что такое история. [...] Для Германа, если говорить о его философии, история в ее непредставимости — это форма проявления человечности». И так далее. Очень возможно, что именно об этом думал Герман, снимая этот фильм.

О чем думал я, когда его смотрел? Я думал, как же мне неудобно перед друзьями, которых я пригласил на этот сеанс. Может быть, Ямпольский способен, глядя на эрегированный член осла, рассуждать о влиянии Дзиги Вертова на творчество Алексея Германа. Но я-то видел то, что мне показывали. И мне хотелось спросить: неужели без этой конкретной сцены с членом осла фильм бы стал значительно хуже?

И вполне возможно, что стал бы. Ведь за этим фильмом стоят Стругацкие, стоит Герман, со всем своим огромным режиссерским опытом, за этим фильмом - работа огромного количества людей, которые больше десяти лет занимались этой лентой. Нет сомнений, что все выверено до мелочей. Но на выходе, как в фильме «Автостопом по галактике», мы имеем 42. Чего 42? Почему 42? Об этом только Ямпольский с Германом знают.

Ни в коем случае я не призываю к тому, чтобы Герман или кто-то еще снимали бы фильмы для меня. Чтобы мне, то есть зрителю, было весело, понятно и приятно смотреть. Для кого снимает режиссер? Конечно, для зрителя. Но только единственный честный способ снимать кино — это представлять на месте зрителя самого себя. А кого еще может представлять режиссер в качестве зрителя, когда, просматривая дубли, он говорит: это хорошо, а это брак? Иначе это бизнес: кино про суперменов, спасающих вселенную.

Картинка

И вот мы видим. Сюжет снивелирован до максимума. Он так глубоко засунут в ужас происходящего на экране, что когда на место «серых» приходят «черные», то зритель этого просто не замечает. И те, и другие выглядят одинаково мерзко. Какие они «серые», если в первых же сценах человека топят в говне в буквальном смысле? О том, что главный герой - ученый-историк и о том, что действие происходит на другой планете, на которую высадилась экспедиция с Земли, сказано буквально в двух словах. При этом именно сказано, а не показано.

Сценарий утонул в атмосфере. Каждый кадр ломится от разнообразных гадостей. Редкие общие планы как глоток воздуха. Средние и крупные набиты до отказа. Зрителю дышать нечем. А фильм длится три часа. На пятнадцатой минуте начинаешь думать, когда же Румата всех порешит.

При этом на экране ничего не происходит. Как во французском кино: можно уснуть в начале, проснуться в конце и ничего не поменяется. Все три часа люди испражняются, топят друг друга в говне, убивают и калечат. Только под самый занавес сумасшедший супермен Румата в конце концов не выдерживает и устраивает небольшой конец света. На что, спрашивается, потратили три часа и 14 лет?

Камера в «Трудно быть богом» очень похожа на камеру в «Хрусталев, машину!». Во-первых, она присутствует в фильме как один из персонажей: в нее то и дело заглядывают какие-то люди. Во-вторых, она существует сама по себе. То есть обычно камера создает сюжет, она всегда в центре событий, а планы скомбинированы так, что монтаж наталкивает зрителя на определенные мысли. Известные примеры: сначала лицо мужчины, потом тарелка супа – получается голодный мужчина. То же лицо мужчины, потом лицо женщины – влюбленные. Этого у Германа нет. По крайней мере, нет этого ощущения манипуляции сознанием. Камера ведет себя так, будто она одна: нет ни толпы осветителей, звукооператора, нет рядом режиссера-постановщика, и актеров никто не просил делать то, что они делают. Просто кто-то сказал оператору: полетишь на Арканар, снимешь, что там и как. Больше всего это напоминает документальные фильмы. Камера не снимает историю. Она снимает то, что ей кажется важным и интересным, но истории из этого не получается. Хотя история есть, есть сюжет. Но он так глубоко утонул в атмосфере разложения и гниения, что непонятно, чем его оттуда доставать.

История Германа

Почему Герман зарывает сценарий, заполняя все кадры бессмысленной атмосферой? Михаил Ямпольский считает, что в этом и есть понимание Истории Алексеем Германом. Знать историю – значит быть богом. А для человека история не вообразима. Когда человек начинает пересказывать историю, то он неизбежно выделяет главное, упрощает, сокращает. Он вырезает из истории тот кусок, который ему нравится. Но этот кусок, с точки зрения Германа, не есть сама история. Поэтому он пытался придумать другой способ. Он хотел показать историю такой, какая она на самом деле: невообразимая, не вмещающаяся в рамки никакого сюжета и сценария. Такой история существует в природе, но такой ее не может воспринимать человек, который всегда стремился отделить себя от природы, взять из нее только главное, только нужное. В этом смысле этот фильм похож на работы Малевича, стремящегося найти грань между искусством и реальностью.

Это был своего рода бунт Германа против принятых в кинематографе правил. «Я не буду смотреть коммерческое сюжетное кино. Я от него заболеваю. Я чувствую, что мне морочат голову» - говорил режиссер в своих интервью. Он считал, что общепринятый язык кино понятен зрителю потому лишь, что зрителя приучили к правилам этого языка. А это значит, что можно придумывать свой язык, который будет ничуть не хуже, хоть его и мало кто будет понимать.

Такая философия принесла Герману немало разочарований. В Каннах, например, на показе «Хрусталев, машину!» половина зрителей ушла из зала еще на середине. Герман, как он сам говорит, очень тяжело это переживал.

Хотя если говорить о художниках, то критики чаще сравнивают «Трудно быть богом» с картинами Босха. Серый мир серых людей с уродливыми душами – это очень перекликается с тем, что говорил Герман о своем понимании реальности. «Единственный вывод, который у меня пришел к семидесяти годам, что во всем мире, не только в России очень много глупых людей, и очень немного умных. Очень много дурных людей, и очень немного хороших. Это повсюду» - говорил он в одном из интервью. Именно такой действительность представляется в «Трудно быть богом». Поэтому, вероятно, мир Арканара такой гиперболизировано уродливый.

Итак, представим, что не было никогда Стругацких, а был только Герман со своим фильмом. В чем его заслуга? «Трудно быть богом» - это большой эксперимент. Это поиск новых форм в кино. Но можем ли мы уже сегодня сказать, что эта новая форма появилась? Думаю, что нет. Новый язык кино появится тогда и в том случае, если и когда на нем начнут говорить. Если его поймет зритель. Пока же это мертвый язык, и зрители, глядя трехчасовое полотно, недоумевают, зачем было показывать член осла.