фотоПо мнению Роднова, национальная русская идея – это идея смерти. Смерти, неотличимой от праздника (отсюда и День города как День поминок в книге Роднова). Праздника-пожара. Праздника для тех, кто рубит, и для тех, кого рубят. О том, это ли русская идея, можно, конечно, поспорить. Но с тем, что идея смерти витает над нашим городом-пеньком, можно, кажется, согласиться. Книга ижевского писателя, продаваемая с этого года в магазинах Москвы и Ижевска, выпущена издательством «ERGO», специализирующимся на издании книг по психологии, но в особой серии - «Ижица». Ижица – созвучная нашему городу-цеху последняя буква славянского алфавита, напоминающая по форме воронку, кратер или яму. Центр Ижевска топографически тоже напоминает дымящийся котлован, огненный кратер в неизвестность. В котловане этом его жители строят своё небесное царство. Ижица - это символ конца. За ним может последовать вечная смерть. Или воскресение. Всё зависит от нас самих. В «Русской легенде» повествуется о том, как потомки русских эмигрантов, потерявшие в раннем детстве родителей, – университетский культуролог по прозвищу Дух и девочка Ро (полное имя – Россия), взятая под опеку взрослым Духом, – и друг Духа негр Грэй полетели через Тихий океан в страну своих духовных предков для выполнения какой-то влекущей их, но недостаточно ясной им цели. Только Грэй, умевший драться и виртуозно материться по-русски, имел ясную цель в России – бизнес. Прибыла странная троица в Город, на который во время обсуждения задуманного путешествия наугад ткнул на карте палец Духа. Дух прекрасно знал Россию и рассказал Грэю историю Города. Жизнь ушла из Города. Ее унесли ушедшие оттуда через Сибирь в Китай, а из Шанхая дальше, в Америку - в Сан-Франциско, беженцы, зажигавшие по пути следования в День Города августовские свечи в храмах Китая и Америки. «Умирая, последние из стариков зажгли в небольшом своём христианском храме Вечную Свечу - некому больше было передать огонь сердцу, - говорил Дух Грэю про Вечную Свечу, горевшую в русском храме в Калифорнии, и про девочку Ро, мать которой родилась в Китае. - Ро!!! Она знак! Понимаешь? Огненный знак! (…) Она неспроста стремится туда…» Однако несовершеннолетняя Россия, влюбленная в Духа, на слова опекуна: «Ро, мы возвращаемся на Родину» только пожала плечиками, глядя из иллюминатора на Тихий океан. Город, в который привезли символический огонь Дух и Грэй, напоминал Ноев ковчег, плывущий по мифической реке Стикс, охраняемой дремлющим под гул турбин ящером. Драконья река «заболотилась в пустыне русской, превратилась в стоячую ширь». Вдоль запруженной воды с зелёными хлопьями расстилался сам Город, покрыв невысокие холмы, «как мозговые извилины, «серым веществом» однотипных домов. (…) Между холмами текли в логах мелкие речки и ручьи, роились в зарослях по их берегам несанкционированные свалки». Гуляя по невзрачному Городу, свеча-Россия спросила Духа: - А почему в Москве красиво и чисто, а в Городе грязно? - Потому что Москва – это лицо страны. - А здесь тогда что? На главном холме Города было старинное кладбище, превращенное в парк. К приезду троицы вековые деревья в парке вырубили, древние склепы разбили тяжёлые ковши экскаваторов, вывалившиеся из склепов черепа отвезли на экскаваторах на загородную свалку. А на старинном погосте построили автоматно-церковный комплекс с музеем-тиром у алтарной стороны главного храма. В алтарном подземелье грохотало множество автоматических «стрелялок» для туристов, словно добивая не полностью вывезенные с кладбища скелеты оружейников. Город обрубленной памяти был Городом оружейников. Они поклонялись стреляющей в небо «Золотой трубе» и отказывали себе во всём родном ради главной святыни. «Послушаешь их - все в сером Городе были одарённые, трудолюбивые ангелы. (…) Уж не сам ли Господь палил во все стороны из сверхнадёжных пушек, автоматов, ружей, подствольных и стационарных гранатомётов, из зенитных орудий и расчётных комплексов. (…) И Город был его лучшей кузней, в которой послушные черти ковали стальные наконечники для грозовых молний. (…) Предателем считался всякий, отошедший от заветных отношений». Немного отвлечемся от книги Роднова и приведём признание прославленного «человека-автомата» о своём стреляющем детище, до сих пор клонируемом на развалинах разрушенной заводом Покровской церкви. А Покров Богоматери трактовался на Руси как небесная защита православного мира. Ради штамповки на церковных развалинах своего стреляющего детища конструктор привык жертвовать всем остальным. «Как-то в середине 90-х годов, когда я уже стал «выездным» и облетел многие страны мира, по пути из Эр-Рияда с выставки стрелкового оружия я отчётливо ощутил на себе чей-то взгляд. Оказалось, что это араб, майор, упорно смотрит в мою сторону. Наконец он вступил в разговор: «Вы никогда, господин Калашников, не задумывались над тем, что вам просто необходимо переменить веру?.. По христианским понятиям, вы – великий грешник… на вас лежит ответственность за тысячи… за десятки тысяч убийств по всему белому свету. Вам давно уже уготовано место в аду. И вам не будет прощения, даже если вы очень усердно станете просить об этом пророка Иссу – вашего Иисуса Христа… Но разве это так? Неужели вы с этим согласитесь?! Другое дело – ислам. Не скрою, я долго приглядывался к вам: вы настоящий правоверный муслим. При жизни вы станете знаменем всего арабского мира. А когда окончится отпущенный вам земной срок, Аллах встретит вас как героя. Вы этого достойны, господин Калашников! (…)» «Ответственность за тысячи, за десятки тысяч убийств по всему белому свету… Сколько похожих обвинений в свой адрес пришлось мне в последнее время прочитать: в русских и переведенных для меня статьях, в адресованных ко мне личных письмах… Сколько услышать пришлось: по радио и с экрана телевизора, при разговорах с глазу на глаз. (…)» (Кто есть кто в современном мире. Вып. 3. - М., 2000, с. 69-70). Интересно, что Михаил Калашников работал над АК-47 в деревянном особняке Инженерного городка перед развалинами одноименного храма. По данным доктора исторических наук Л. Д. Макарова, фундамент Михайловского собора к 1947 году не был еще разобран полностью. Лишь в 50-е годы на месте кирпичных руин появился фонтан. А Инженерный городок с домом Калашникова, старые липы во дворе которого рубят как раз сейчас, начали уничтожать в честь 50-летнего юбилея автомата Калашникова. Сам «человек-автомат» в юбилейные погромы исторического наследия своего города не вмешивался: личным он привык жертвовать ради интересов государства. Но вновь обратимся к страницам «Русской легенды». Предприимчивый Грэй купил в Городе на берегу заводского пруда оружейный полигон. Ро поступила учиться в Гуманитарный Лицей, оттиснутый на окраину Города, к городской тюрьме. И только Дух принялся одухотворять туземный Город своими гуманитарными лекциями в Лицее или в Музее. В Музее для ежегодных торжественных шествий в День Города выдавали напрокат праздничные кандалы и цепи, без очереди они доставались лишь чиновникам: Музей оружия находился в бывшей заводской гауптвахте. «Город держался на технической интеллигенции, которая позволяла совершать поклонения богам войны умно и щедро. Старожилы помнили: когда ящер, потревоженный бомбами, слезами и кровью, просыпался, он становился огнедышащим, и этот фейерверк смерти с небывалым великолепием освещал и само время войны, и долгие годы после неё. Потом болото успокаивалось, ящер погружался на дно, снова становилось темно и скучно». Серый, невзрачный Город раз в год ярко освещал и праздничный фейерверк в честь Дня Города. С самого утра, и особенно в «час небывало жаркого заката», переполненные трамваи спешили в центр Города, чтобы орущие толпы затоптали газоны и забросали улицы пивными бутылками и семечками. «Родное время. Ныли по утрам заводы, / Сипели паром из железных дырок в небеса. (…) / Дышали бури в трубах деревянных улиц, / На чудищах трамваев висли гроздья / Живых сосудов для хранения заветов оскопленья: / Внутри дракона выжить – раз, и выкормить потомство – два. (…) / Хотелось жить, сынишку-русачёнка / Трепать рукой, освободившейся от пива. / И – танцевать! Неважно как и в чём, / Пусть в сапогах, но горячо и безоглядно. (…) / Сколь искренне веселие рабов! Оно – дитя поминок!» Именно этим стихотворением «Пожар» начинается поэма «Русская легенда». А заканчивается она очередным пожаром. Светопреставлением в честь 300-летия оружейного завода – Дня Города. Во время юбилейного ликования Город взрывается. В нём гибнет ослепший Дух. Умирающего Духа бросают в Городе выросшая, уже закончившая Лицей Ро и бизнесмен Грэй. Троица превращается в любовный треугольник. «Где-то над Тихим океаном Ро растолкала спящего Грэя и вручила ему тетрадку: - Держи! Это какие-то его записки. Искала деньги, а нашла вот это – в его кабинете в Лицее. Он писал странные письма какой-то бабе, у которой нет ни тела, ни имени, ни своего дома… Которого вообще, наверное, нет! Он называл её Любимая». Умирающий грезил в огненном Городе смерти о каком-то «сыне поднебесном». Он будто бы должен будет родиться у Духа и России. «Он уже не исчезнет», - бредил обезумевший Дух. «Спасаясь, многие покидали «покойное место», эпицентр равнодушия – Город. Опустившиеся глушили внутреннюю энергию, которая неугасимо жгла и требовала выхода, просто – «коротким замыканием». Дымя сигаретами и пылая лицом, поэты сгорали в семейных дебошах, вине, горлопанстве и смаковании личной кончины». В юбилейный год в столице суицида застрелился писатель Валерий Болтышев – автор «Города N». И это уже не из «Русской легенды», а из действительности. Автор «Города N» жил в доме на набережной с большим винным отделом на первом этаже, против дымящейся на другом берегу «чужой эскадрой» (слова Болтышева) заводской ямы. Перед гибелью он снялся на «Ленфильме» у режиссера Алексея Германа в картине «Трудно быть Богом». От Германа в Ижевск пришла телеграмма с соболезнованием. «Безысходные места - это опасная и огромная редкость и такая же уникальность. Поместив себя в них, случайно или искусственно, ты имеешь уникальную возможность погибнуть или найти выход из смысловой безнадежности». Говорят, что премьера фильма «Трудно быть Богом» пройдёт осенью этого года в Ижевске – «колыбели смерти – бабы с лицом штамповщицы».