Текст послания был недвусмысленно красноречив: «Директор филиала № 1 (Ижевский) Знаев В.Н., в связи с истечением срока исполнения обязанности по уплате недоимки по страховым взносам на обязательное социальное страхование от несчастных случаев на производстве и пени... решил взыскать в бесспорном порядке с ООО... недоимку по страховым взносам на обязательное социальное страхование от несчастных случаев на производстве и профессиональных заболеваний в сумме 0 руб. и пени в сумме 1 руб.». Неотвратимость наказания всякого, кто замыслит утаить от бюджета ФСС хоть малую толику, восхищала. Смущала только затратность процесса. Ведь перед тем как взыскать с фирмы пеню, ее предупредили об этом еще одним письмом. Получалось, что битва за вожделенный целковый обошлась фонду в двадцать полновесных рублей (стоимость двух почтовых отправлений с уведомлением о вручении), без учета расходов на печать и бумагу, а также бесценного времени работников, которые оформляли этот документ и следили за ее судьбой. Владимир Николаевич Знаев, с которым я в телефонном разговоре поделился своими сомнениями в разумности происходящего, меня не понял. Он сообщил, что силами вверенного ему подразделения обязан обеспечить сбор недоимки, которая у некоторых фирм достигает 4 млн рублей. На вопрос, имеет ли он полномочия не требовать штрафов и пеней в заведомо убыточных случаях, он ответил уклончиво, в том духе, что такими мелочами не занимается, а в целом эти действия себя оправдывают. Назвать даже приблизительно количество «рублевых» уведомлений он не смог. Анализом таких данных его организация не занимается. После окончания разговора я стал ближе к постижению такого феномена, как российская бюрократическая машина. Теперь я понимаю, что десять ЧПшников - это уже червонец, и неважно, во что он обошелся государству.
Михаил Эстрин
фотоПОМОГЛИ СЛЕДСТВИЮ
В процессе против врача «скорой помощи» Сергея Чекалкина, уже три месяца идущем в Ленинском суде Ижевска, судья Галина Анчишина выслушала еще двух непосредственных участников прошлогодней мартовской драмы.
Константин Иванов был одним из двух фельдшеров бригады скорой помощи, выехавшей на роковой для врача Чекалкина ночной вызов. А Валерий Заплетаев сделал звонок на «скорую», обнаружив почти голого бомжа на лестничной клетке в подъезде своего дома. Фельдшер Иванов уже с год как на «скорой» не работает. Охотно поясняет, что из-за низкой фельдшерской зарплаты был вынужден подрабатывать, в то время (год назад) очень уставал и, бывало, просыпал выезды своей бригады, за что имел нарекания от начальства. Будучи допрошенным по делу в сентябре (дату допроса он сам вспомнить не смог), именно он дал следствию важный «козырь» - по его словам, доктор Чекалкин не осматривал больного. Теперь в суде Иванов выразился иначе: «Доктор сказал после осмотра, что надо вызвать милицию». Прокурор Наталья Мизян настойчиво добивалась от Иванова, чтобы он сказал, что имел тогда в душе другое, отличное от доктора Чекалкина, мнение об увиденном: мол, больной сильно замерз и надо было его везти во что бы то ни стало именно в больницу, а не вызывать милицию. И добилась. Константин Иванов говорит: «В тот момент я бы с доктором согласился (с версией об изнасиловании – «…был раздет же!»), …но когда меня в милицию вызвали, решил, что больного нельзя было оставлять!» И еще характерный штрих. Говоря о своем напарнике, втором фельдшере спецбригады Олеге Широбокове (тот в суде признал, что дал первоначально якобы ложные показания про имевший место осмотр врачом больного), Иванов заметил - «Широбоков мог исказить в любую сторону, в какую ему скажут!» А сам Иванов? В протоколе допроса есть фраза, мол, доктор подходил к нему и просил сказать следователю, что он делал все, что нужно. На что Иванов обещает: «Скажу в лучшем для него виде!» Получается, вроде уговаривал исказить действительность? На вопрос защиты, просил ли Чекалкин Иванова сказать неправду, Константин после паузы говорит: «Нет…». Показания Валерия Заплетаева в сравнении с информацией, уже полученной судом, очень красноречивы. Так, двух слов связать не могущий и выглядящий как в стельку пьяный, бомж однако же сумел ему «рассказать», что родился в начале 80-х годов (?!), что проживает он в поселке Машиностроитель, что в этом доме оказался по причине визита к своей тете (?), которая его избила и раздела (?!). Впервые прозвучало, что на потерпевшем была сверху спортивная куртка на «молнии» темного цвета. Возможно, что-то из белья было и под ней. (По показаниям фельдшера Иванова на бомже была легкая светлая влажная рубашка). Свидетель Заплетаев уверенно говорит, что цвет кожных покровов открытой взгляду нижней части тела – красный. Свидетель Иванов, увидевший бомжа получасом позже, видит «синеватые в мурашках, бледноватые кожные покровы». Уточнения прокурора насчет температуры воздуха в подъезде (надо, чтобы там было «как на улице», не ниже минус 20, и лужа замерзшей жидкости на бетонном полу) тоже зашатались после того, как Иванов однозначно сказал, что пол на месте происшествия был совершенно сухой. А вот влажная рубаха никак не вяжется с окоченевшим телом - или было все-таки теплее, или рубаха должна была стоять колом. Из оставшихся свидетелей интересно будет услышать врача-анестезиолога Петрова, который, не видя (давно похороненного) человека и почему-то совершенно доверяя «рассказу» об анамнезе следователей Ленинского РОВД, поставил умершему диагноз «переохлаждение».
Надежда Гладыш