«В Вятской губернии находим говор самый грубый, мужичий, нигде не услышишь таких грубых и резких (выражений)... говор... с пригнуской» /Владимир Даль/
«Жители Ижевска прекрасно обходились без интеллигенции, интеллигенция прекрасно обходилась без Ижевска» / Дж. Кукумбер/
фотоКажется, у священника Г. Верещагина я читал, что удмурты, у которых сквернословия нет, учатся нецензурной речи у русских соседей, в частности, у ижевцев, а они в этом деле были большие мастера. В русской крестьянской среде мат как речь для посвященных был характерен для «мужских клубов». Ими в сельской местности были мельницы и кузницы, куда мужики съезжались на телегах, чтобы смолоть зерно или подковать лошадь. Около кузниц и мельниц, на льду водоема обычно проходили кулачные бои с обязательной нецензурной бранью. Любопытно, что у Пушкина Евгений Онегин убивает на дуэли Ленского именно у водяной мельницы. Мельницы и кузницы, в отличие от храмов, стояли на окраине или за околицей села и мифологическим сознанием связывались с бесовским миром. Не удивительно, что Ижевск, ядром которого была дымящаяся заводская яма, а не храм, наследовал у кузниц и водяных мельниц языческую традицию мата. У окрестных крестьян в 1899 году был зафиксирован обычай плевать в сторону Ижевска, так как по местному преданию, передающемуся здесь из поколения в поколение «в ряду священных преданий», Ижевск – это порождение сатаны («Вятские губернские ведомости»).
Речевой облик Ижевска сложился в связи с малочисленностью в нем интеллигенции. «Отпетый народ живет в Ижевске: головорезы», - отзывались «Вятские губернские ведомости» о невероятно разросшемся заводском селе. Полицейский сарапульской окружной тюрьмы рассказывал о поведении перед казнью, среди других террористов, девяти ижевцев, одного из которых звали «Граммофон»: «Вместо исповеди попов ругали, на чем свет стоит, даже матом, отличались в этом особенно ижевцы. А при самом процессе один поп сошел с ума». Ижевцы любили не только крепкие матерные слова, но и выражались на своеобразном жаргоне, который жители других регионов России не понимали. Для краеведа Е.Ф. Шумилова местный жаргон звучит как музыка и отличается «великолепной сочностью живого русского языка», достойной сказителя Павла Бажова: «однерка», «садоогород», «уволка». «Вот словечко «поторжные» – особо тяжелые вспомогательные заводские работы. Оно связывалось с понятием «каторжная». «Чего вошкаешься!» - говорили какому-нибудь копошуну», - продолжает исследователь ижевского эпоса. «Ходили на Иже и совсем редкие слова: болядка, бутара, лебезной, локас, мерек, мышшолк, некарь, поторить, шарба, шуторма. Они давно исчезли из обихода, и я не стану их пояснять» (книга «Город на Иже»). Некоторые из этих скрываемых словечек взяты из арсенала кулачных бойцов: ижевцы славились драчливым характером. Пояснить жаргонные словечки нетрудно, заглянув в соответствующие словари. Болядка (точнее, болятка) – это нарыв, фурункул. Мышшолк (скорее всего, мышляк или мышьяк) – собачьи соски, фурункул, нарыв бурый-бурый, вздутие в паху. Бутара (бутарь) – внутренности животного, куски сырого мяса, ящик, обшитые сани, железный грохот. Лебезной – слабый, льстивый человек. Мерек (мерековый) – необыкновенно сильный человек, черт, злой дух. Некарь (некоряха) – нерасторопный человек, человек с корявым лицом, пьяница. Поторить – пробить дорогу, например, во время кулачного боя. Шарба (вероятно, родственно слову шарабошить) – рыться в вещах, шарить по карманам. Шуторма – свалка, толпа дерущихся людей. Конечно, это не литературный язык, а вульгарное просторечие. Над ним потешались любители правил и норм русской речи. Возможно, ижевские вульгаризмы имел в виду создатель знаменитого словаря великорусского языка Владимир Даль, когда говорил: «В Вятской губернии находим говор самый грубый, мужичий, нигде не услышишь таких грубых и резких (выражений)... говор... с пригнуской» (Ижевск был самым крупным населенным пунктом губернии). Даль был немец. Как ни странно, именно образованные русские немцы говорили «самым правильным», почти безупречным русским языком. «Такой правильный русский язык, – по свидетельству филологов, – особая примета петербургских немцев. Вот и Штольц говорил по-русски исключительно верно, в отличие от друга своего Обломова. В одной из повестей тех же лет говорится прямо: «Доктор был из русских немцев, а потому говорил по-русски лучше, чем русские»... в столице владеть русским языком значило войти в русскую среду». Забавно, что у Е.Ф. Шумилова прибывший из Петербурга в «Завод» в 1808 году немец Вильгельм Шейдеман – дворянин, офицер и художник – почти не владеет русским языком: «Волосатые кулаки чужака замелькали над мастеровыми города Ижа: – Ви, русишь швайн, не можете знать дела. Но наш орднунг будет помогать привести фабрикацию ружей... Давай, давай!» При другом петербургском немце – капитане Гуго Стандершельте, управляющем Ижевским заводом при Людвиге Нобеле, читаем мы у того же автора, немцы в Ижевске тоже отличались гестаповскими, садистскими наклонностями: «немцы-мастера драли за уши, выворачивали ижевские носы винтами, покуда кровь не пойдет. Все перетерпел Сазонов... Сам давал жару немцам, вспоминая давние обиды». А русского дворянина из немцев – Франца Францевича Ланггауза, подчинявшегося петербургскому артиллерийскому управлению на Литейном проспекте, «рабочие вывозили на тачке под гроханье в пустые ведра. Русских вообще и ижевских оружейников, в частности, он тихо презирал». Оттого, наверное, при советской власти там, где «торчала мрачноватая кирха для мастеров-немцев», и выросли «первые на удмуртской земле многоквартирные каменные дома для рабочих». Кстати, тут стоит заметить, что не Дерябин (горный гражданский инженер), а именно немцы, которых он привез из Германии через Петербург, наладили производство оружия на Ижевском оружейном заводе. Для ижевских «иноземцев», прибывавших в «Завод» из Западной Европы, как правило, через Петербург, не были характерны местечковые интересы и местечковая речь. Именно «иноземцы» и начали первыми изучать историю Ижевска и его окрестностей. Инженер Густав Бейне стал первым ижевским краеведом, его отец-оружейник приехал в Ижевск в 1808 году из Германии. Врач Рауль Рума тоже вырос в Ижевске, хотя его родители прибыли из Бельгии. Рума одним из первых исследователей приступил к изучению быта рабочих. Доктор ижевской земской больницы Макс Бух в свободное время исследовал приижевских удмуртов, о которых написал книгу «Вотяки», опубликованную на немецком языке. Русский дворянин шотландского происхождения Ермолай Грен основал первый в Ижевске театр, в нем играла в 1817 году роль Правдина в пьесе Фонвизина «Недоросль» «кавалерист-девица» Надежда Дурова (петербургским Гренам, кстати, принадлежат воспоминания о Пушкине, но их пушкинисты считают апокрифами). Все ижевские «немцы» владели правильным русским языком и вряд ли использовали в своей речи местные вульгаризмы. Русская речь этих европейцев была так чиста и книжна, что ижевцы их не понимали. Особый строй речи стал отличительной чертой петербуржцев как раз благодаря интернациональному характеру населения города, с самого начала его существования ставшего для России «окном в Европу». Литературный русский язык сложился на основе тесного контакта русского языка с западноевропейскими языками, на обогащении его словами, заимствованными из французского и немецкого. Понятно, что формирование специфически петербургской речи происходило главным образом в дворянской среде, продуктивным же оно было у интеллигенции, «низам» оставалось лишь перенимать языковые формы, вырабатывавшиеся у дворян и фиксировавшиеся в классической русской литературе. А она формировалась в основном в Петербурге. Видимо, не случайно жителей нашего нелитературного города называли на Руси ижевскими крокодилами. Это прозвище, помимо всего прочего, было своего рода знаком определенного речевого облика обитателей зубастого, задымленного и железного «Крокодильска». Ижевские крокодилы – это те, кто выражается нелитературно, коряво, на непонятном «крокодильем» жаргоне и неграмотно произносит имя даже собственного города. О грамотном и неграмотном с точки зрения прежних норм русского языка произношении слова «Ижевск» речь пойдет в следующем очерке.